Состав, несколько раз дернувшись, остановился. Зимнее утро, уловив слабым дыханием неподвижность пространства вагона, казалось, умертвило само время. Отрешенную тишину слегка задевал только чей-то приглушенный храп. Через грязные узоры на стекле я в забытьи смотрел на низкие служебные здания напротив своего окна. Рядом на узкой вагонной полке лежала, повернувшись к стенке, уставшая жена. Маленький столик, привыкший к дорожному беспорядку, не стыдясь рассказывал о хаотичности ночного ужина. Меня тоже клонило ко сну, но в поездах спать я никогда не мог. Через минуту сонный покой неподвижных тел нарушил железный лязг открывающейся двери. Толстая добродушная проводница неспешно выполняла свою рутинную работу.
Полчаса назад поезд прошел проверку паспортов на венгерской границе. По вагону суетливо бегали пограничники в смешных остроконечных картузах с широкими козырьками. Весело гоготали, демонстрируя скудный запас русских словечек, из которых выделялось особо популярное — Горбачев. На венгерском громко высмеивали пассажиров за не совсем европейский вид. Не подозревая о том. что добрая четверть из них свободно читала патриотические стихи Петефи в оригинале. Особенно странно было слышать это из уст молодца в зеленой форме, лицо которого призывало скорее в монгольские степи, чем в умеренный климат Европы. » Такой генотип в наших мадьярских селах, пожалуй, не встретишь.» — подумалось мне тогда.
Проверка поезда затянулась на два часа, измотав обе противоборствующие стороны. Ночь перед тем спокойной назвать тоже было нельзя. Нервное напряжение, связанное с доставанием билетов, томительным выглядыванием состава из закрытого вокзала, штурмом поезда и многочисленными проверками, снималось в вагоне долгими застольями и рассказами о том, как у нас все плохо.
Чтобы сидеть в этом набитом вагоне, я с женой прошел всю цепочку мытарств. Оформление советского загранпаспорта оказалось весьма неблагодарным делом. Получить же ваучер на выдачу югославских динар выдавалось просто невозможным. Высокие железные врата под натиском обезумевшей толпы прогибались подобно татарскому луку. Два милиционера, успев привыкнуть к ежедневному брожению, равнодушно смотрели на народ и только время от времени отходили в сторону пообщаться с теми, кто дозревал для дачи должностному лицу при исполнении.
Проблему решил отец жены. Казалось, это ему совсем ничего не стоило. Как он доставал вожделенные ваучеры, теперь уже никто не узнает. Но то, что нам казалось невозможным по этическим соображениям, для него являлось обычной жизнью человека, входящего в круг избранных. Билеты из задней двери кассы нам с женой вынес также он. Буднично всунув их мне в руки, попрощался с нами и уехал «решать вопросы».
Нам досталось сполна лишь выматывающее ожидание на вокзале. Стоя возле четырех чемоданов, набитых «подарками» для принимающих на ночь сербов. Те по эстафете передавали из рук в руки бестолково- наивных советских туристов. Набитые до отказа добром чемоданы за две или три койко-ночи становились законным достоянием предприимчивых субботичан. В этом небольшом городе Воеводины два разных по духу взгляда на мир, ошалело смотря друг на друга, состязались в выносливости.
Я неторопливо поднялся, чтобы подышать свежим утренним воздухом. Выглянув из дверного проема, увидел далеко впереди аккуратное здание вокзала. На перроне стояло несколько человек официального вида. Лениво пробежал глазами по большим «кириллицей» буквам на фронтоне вокзала. Буквы приезжающим недвусмысленно гласили: СУББОТИЦА. Полминуты тупо изучая надпись, впускал в себя осознание того, что это конечный пункт нашей поездки. Поезд стоял тихо, упорно не раскрывая ожидающим, что в нем теплится какое-то бытие. Наконец увиденный факт полностью совместился с моим трезвым восприятием действительности. Быстро вскочив с подножки, я направился донести увиденное до жены. Супруга мой энтузиазм отбила равнодушной репликой:
— Не выдумывай глупостей. Какая Субботица? Вон, весь вагон спит. Дай и мне хоть немного вздремнуть.
Окончательно настроившись верить своим глазам, я продолжал настаивать. Но жена, махнув рукой, только подметила:
— Ты смотри там. Из вагона особо не вылезай, а то в Венгрии останешься. Что я тогда буду делать?
Наше препирательство прервал трубный глас появившейся проводницы:
— Вста-ем! Граждане пасса-жи-ры, собираем вещи! При-е-хали! Субботи-и-и-ца!
— Ну? Что я тебе говорил? Давай вытаскивать шмотки. — в сердцах отчитывал я все еще не пришедшую в себя жену.
Вагон дружно, по-армейски, взорвался новой жизнью. Напоминая волнообразным шумом и багажной пестротой закарпатский базар.
Перрон перед вокзалом быстро наполнялся колыхающейся толпой. Таща всевозможные баулы, человеческий материал ринулся к единственной одностворчатой двери, призывно зовущей внутрь своей открытостью.
Словно песок в средневековых часах, ополоумевшие люди протаскивали себя и свои богатые дары через узкое горлышко-дверь, спеша попасть в неизвестность. Внутри возле двери, с нескрываемым озорством, молодой пограничник в странной полувоенной униформе ускорял втискивание громким подбадриванием.
Многие сербские слова были толпе понятны. Но заряд дружелюбия и восхищения она в них почему-то не улавливала. Всем было ясно, что он наслаждается диковинным зрелищем. То и дело, взмахивая руками, парень с заметным акцентом выкрикивал:
— Бистро! Бистро давай. Курва!
Своим независимым видом пограничник проявлял бесспорное над всеми приезжими превосходство. Толкая очередного чемоданника в сторону прохода, снова и снова бросал каждому:
— Курва! Бистро!
Казалось, весь его предыдущий жизненный путь был лишь добросовестной подготовкой донести простую глубину этих дружественных слов до каждого представителя великой братской страны. Представители, не успевая благодарить, попадали к месту проверки.
Это был длинный узкий стол, который вежливо представляли люди в черном. Будто выпрыгнув из кадров фильма Алана Паркера, с твердой решимостью штурмовиков, проявляли они всю серьезность нашего положения.
Подтащив чемоданы к столу, я услышал нетерпеливое, с неправильным ударением на первый слог:
— Суда! Суда — чэмодан!
На высоком табурете из бара, невесть как очутившемся здесь, восседал красивый черновласый мужчина лет тридцати. Его правый заостренный сапог из дорогой блестящей кожи находился прямо на столе. Левый, на подогнувшейся ноге, упирался на ножную перекладину. Пальцем он властно показывал на пространство возле ноги. Угли-глаза выражали неготовность приятия любых возражений.
— Откривай! — заорал он угрожающе. Я показал содержимое. Палки серой колбасы, водка и нехитрый ширпотреб не вызвал в нем никакого восхищения.
— Пас! Пас давай! — продолжал вопить таможенник, приказывая рукой убрать чемоданы. Я отдал наши паспорта. Хотел было спросить — зачем, но передумал. Вид радушного хозяина этой страны не обещал приятной беседы по данному вопросу.
Оставив документы у проверяющих, мы двинулись к выходу из зала. На ходу, я кое-как втискивал в чемоданы разбросанные вещи. Позади себя услышал наивный вопрос очередного баульщика к служащим:
— А когда вы паспорт отдадите?
Напрасно простодушный советский мужчина задавал этот провокационный вопрос. Один из таможенников, рысью подскочив к нему, резко развернул к проходу и со всей силы пнул ногой в спину. Не ожидая такого исчерпывающего ответа, мужчина пролетел метра три и наверняка бы упал. Но я схватил его в охапку и плавно опустил присесть. В его растерянных глазах увидел непонимающую боль. Испорченная напрасными идеями голова товарища не вмещала восприятие такого тщательного гостеприимства.
Подавленные происходящим, мы с женой шли по отгороженному железными щитами коридору к большому загону. Сюда следовало пройти всем советским гостям для ожидания своей участи. Он все больше и больше заполнялся вконец обалдевшими людьми. Подобно скоту, не ведавшему о правильном в обществе поведении. Отовсюду были слышны различные версии происходящего.
Прошло часа два. От нечего делать и от щемящей тоски по советскому паспорту, без которого, казалось, теряешь всякое человеческое значение, я отвлекал себя разговорами с женой и собратьями по необъяснимому.
Из здания напротив загона вышел таможенник в плаще и форменной фуражке. Сжимая двумя руками стопку красных молоткастых документов, он направлялся в сторону вокзала. Кто-то из толпы, не выдержав, крикнул:
— Паспорта давай!
Таможенника передернуло. Он резво развернулся и минуту молча изучал притихшую толпу. Казалось, сейчас неким шестым чувством отгадает виновника прерывания его торжественного шествия и тот тут же провалится сквозь землю. Медленно убрав правую руку со стопки, он поднял ее. Вытянул раскрытую ладонь с растопыренными пальцами. Обращаясь ко всему замершему скоплению в единственном числе, громко и зло вымолвил:
— Пьет! Пьет годин будэш чакат!
Я смотрел на него и у меня из головы со страшной силой неумолимая примитивная правда жизни навсегда вытаскивала миф о величии нашей страны, ее непобедимой мощи, нашей защищенности под сенью ядерного щита и пламенной бескорыстной дружбе югославского и русского народов.
Через год, в девяностом, пересекая границу Польши, на небольшой сельской таможне, находящейся на красивейшем горном перевале, я уже не удивлялся, когда пограничник показал нам рукой — подождать. Он начал было проверять наши документы, но тут подъехала ватага подвыпивших в лохмотьях мотоциклистов. Увидев их, он улыбнулся и сказал нам:
— Стоп. Сперва проедет Европа. Сперва ей дорога.
Но меня это уже не волновало. Мой мозг не занимали надуманные государственные мифы. Мне не было никакого дела до своей или польской страны. Мое государство находилось внутри меня. Я его вез с собой. В державу, которую представлял надменный пограничник. И оно было сильнее. В Субботице, в скотском загоне, я очистился. Теперь я жил сам по себе.